Читаю Илларионова. Читаю Немцова. Рыклина. Каспарова. Других авторов. И не могу избавиться от ощущения, что мы запутались в простейших вещах и, пытаясь решать несложную, школьную, для младших классов школы задачку, наровим подогнать решение под ответ. У Илларионова суть дела видна наиболее ясно.
То, что вопрос Крыма – вопрос о России, замечание абсолютно точное. Можно принять и постановку этого вопроса – "По каким правилам нам жить?". Но – только если наполнить эту формулировку точным смыслом.
А точный смысл здесь – не юридический, не житейско-прагматический, не политический... Это совсем иной смысл. Смысл нравственный.
Вопрос "Отдавать или не отдавать?" – это не вопрос о том, сколько голосов соберет политик, утверждающий "Крым НЕ наш". Не вопрос "Что предписывает международное право?". Не вопрос "А что нам будет, если не отдадим?". Не вопрос "А отдали бы Крым Штаты, окажись они на нашем месте?". И уж тем более не вопрос "А будет ли это по-европейски – не отдать?".
Более того, это даже не вопрос "Отдавать – не отдавать?". Потому что ОТДАТЬ можно только СВОЁ. То, что принадлежит тебе. А Крым нам не принадлежит. Он принадлежит Украине. И мы можем его только ВЕРНУТЬ законному хозяину.
Почему законному? А потому что мы так договорились. Заключили договор. То есть дали слово. Честное слово. А честное слово – это и есть закон. И нарушивший его получает наказание – становится бесчестным человеком. Или – бесчестным народом.
Это даже не школа. Это – детский сад.
Вопрос Крыма – это не вопрос нашей европейской ориентации. Не вопрос о том, хотим ли мы быть западным государством или не хотим.
Много разного было в истории Европы. Не все однозначно и сегодня. Сейчас плохое время говорить об этих неоднозначностях, так как слабые на голову соотечественники интерпретируют эти разговоры как санкцию на собственную подлость. Но, конечно, помнить о них нужно. Иначе мы окажемся в сплющенном, искаженном мире, где говорить про советские преступления в Афгане можно, а про американские - нельзя.
Нет, вопрос Крыма – это совершенно иной вопрос. Это, прежде всего, вопрос нашего самоуважения. Признаем ли мы себя гопниками, которые оттяпали у ослабевшего брата кусок дома и подожгли то, что осталось?
Неважно, что половина населения так не думает. В глубине-то души она понимает, что это именно так. Чего тут не понимать!
Признаем ли мы себя лжецами, бесчестными людьми, сегодня обещающими, а завтра выбрасывающими свои обещания на ветер?
Признаем ли мы себя идиотами, готовыми вестись на любую ложь, была бы она нам только красиво преподнесена? И здесь неважно, что половина сегодня не понимает, на ЧТО она попалась. Завтра из этой половины не останется и десятой части.
Проще говоря – признаем ли мы себя людьми без совести, без ума и без сердца? Или не признаем? Вот суть крымского вопроса.
Если мы (я имею в виду народ) отвечаем утвердительно: да, мы люди без совести, сердца и ума – то мы теряем, прежде всего, самоуважение. Мы признаем себя быдлом. И тем самым обрекаем себя на жизнь быдла. На глубочайший застой нашей общей, народной души – во всех его формах: культурной, духовной, технологической, экономической и всех остальных.
И здесь снова неважно, что сегодня ясно отдают себе отчет в такой постановке вопроса хорошо если 5 процентов. У остальных все то же самое сидит в вытесненной из сознания форме, сидит в подсознании.
Вы помните, как мы, в Москве и вообще в РСФСР, относились к желанию прибалтов отделиться от нас? Помните, как был принят обществом совершенно безумный с точки зрения практической политики жест Ельцина, когда он за 5 секунд сделал то, что в нормальных условиях требует 2-3 лет энергичной работы, – подписал независимость Прибалтики? А никак – приняли как должное. Потому что понимали, что мы не правы. Что виноваты за 1940-й год. Прошло 50 лет. Сменились поколения. А чувство вины осталось.
То же будет и с Крымом.
Вопрос Крыма для нас вопрос жизни и смерти не из-за того, как к нам отнесутся другие. И тем более не из-за того, как он соотносится с теми или иными международными принципами.
Это вопрос жизни и смерти потому, что это вопрос совести. Продолжим ли мы совершать преступление против собственной совести или опомнимся? Продолжим предавать себя, высшее, что есть в нашей душе, или схватимся за голову?
Продолжим – смерть (во всяком случае – страшная болезнь: это не предсказание, не прогноз; это диагноз того, что есть уже сегодня). Опомнимся – появится шанс на излечение.
И не нужно примешивать к этой простой постановке вопроса посторонние соображения. Мы можем изменять себе, и совершив европейский выбор. И остаться преданными себе, отказавшись от Европы. Не в Европе тут дело. Не она здесь компас. Здесь другой Компас. Совесть. И сегодня мы твердо маршируем в направлении, прямо противоположном тому, куда показывает стрелка этого Компаса.
! Орфография и стилистика автора сохранены
