Владимир Познер — змей-искуситель. Тихо, вкрадчиво, на вполне интеллигентном языке он вливает в уши своей аудитории яд. Про то, что весь мир дерьмо. И вы такие же, как мы. Давайте относиться к этому спокойно, как взрослые люди. Нельзя осуждать хищника за то, что он хищник. Такова природа людей. Такова природа государства. Нет никаких прав человека. Нет добра и зла. Есть только эгоистические интересы.
А потому, как пишет Александр Хоц, право суверенных стран выбирать союзников и вектор развития совершенно равнозначно "праву" на военное вторжение и оккупацию соседа. Хотите в НАТО? — получите вторжение с оккупацией. Хотите развода и нового брака? — получите изнасилование с побоями. Все мужья в мире таковы, не надо провоцировать мужей идеями развода и нового брака.
Не стоит обвинять Познера в сознательной лжи в угоду власти. В том, что он не может не знать, что права человека на Западе не пустой звук. Человек может убедить себя самого в чем угодно из желания оправдать собственный конформизм, собственное приспособленчество, собственную трусость. Но именно потому, что на Западе права человека не пустой звук, там есть здоровый иммунитет против таких Познеров. Когда Познер читает лекции западной аудитории, он наносит вред в основном собственной репутации.
Иное дело — российская аудитория. У нее иммунитета к этому яду нет. Зато есть тяжелый исторический опыт, подсказывающий, что идеалисты-фанатики способны причинить гораздо больше зла, чем мирные приспособленцы. Поэтому для российской аудитории Познер реально опасен. И гораздо опаснее познеровской зарубежной лекции мне представляется его обращение с поддержкой Константину Райкину.
Казалось бы, Познер говорит банальные истины. И выразить поддержку Константину Райкину обязывает элементарный долг порядочности. Пусть с самого начала ясно, что бунт Райкина — это бунт на коленях. Что он очень быстро закончится. Что никаким знаменем протеста Константин Райкин не станет.
Но только выражать артисту поддержку Познеру понадобилось лишь для того, чтобы порассуждать об извечной враждебности большинства свободе творчества и независимости личности как таковой. Вот ведь и большинство немецкого народа поддержало в свое время Гитлера. И вот здесь Познер ковыряет в самом уязвимом месте российской интеллигенции.
Не первое столетие российская интеллигенция мечется между самым слащавым "народолюбием" и самой грубой демофобией. Решает в принципе ложную дилемму: либо быть со своим народом во всех его грехах и пороках, либо быть с "гражданином начальником", который при всей его омерзительности все-таки "единственный европеец в стране дикарей". Кроме меня любимого, разумеется.
Российскую либеральную интеллигенцию всегда непреодолимо тянуло прислониться к "гражданину начальнику". И очень хотелось самим стать "гражданином начальником", который будет строить это тупое быдло, не понимающее душу интеллигента и не ценящее его свободу самовыражения. У "детской болезни правизны в либерализме" ровно тот же возбудитель, что и у "детской болезни левизны в коммунизме". В обоих случаях речь идет о продвинутом прогрессорском меньшинстве, железной рукой загоняющем в счастье недоразвитых туземцев.
Идея "авторитарной модернизации", остающаяся любимой игрушкой наших правых либералов, глубоко порочна прежде всего нравственно. Обличениям сталинских зверств со стороны людей, оправдывающих террор Франко и Пиночета — грош цена в базарный день. Этот нравственный вывих мешает видеть и концептуальную несостоятельность идеи "авторитарной модернизации". Мешает видеть, что все "авторитарно модернизаторские режимы" на деле консервировали архаику и с какого-то момента открыто к ней поворачивали.
В качестве примера успешной "авторитарной модернизации" правые либералы любят приводить Сингапур. Но можно ли считать модернизированным общество, в магазинах которого продаются усовершенствованные розги для порки детей в школе? Самую грандиозную попытку "авторитарной модернизации" предпринял, вообще-то, Сталин. И ведь нельзя сказать, что у этой "модернизации" не было видимых успехов. Да только все эти успехи обвалились вместе со сталинской системой, и под ними обнажилась нетронутая архаика, которая и полезла из всех дыр после перестройки. С помощью авторитаризма нельзя победить архаику, потому что авторитаризм — это и есть архаика.
Российскому правому либералу достаточно показать мизинец, чтобы он заговорил о возвращении путинского режима к нормальности, именно в силу его внутренней приверженности идее "авторитарной модернизации". Познер эту приверженность в либеральной интеллигенции умело поддерживает и распаляет. Именно этим он опасен.
Познеровский соблазн особенно опасен сегодня, когда вопрос об отношениях между политическим меньшинством и политическим большинством приобрел особый драматизм. Когда большинство одобряет самые мракобесные законы и фактически толкающие мир к войне внешнеполитические авантюры. В какой мере меньшинство вправе противопоставлять свою волю воле большинства?
Меньшинство имеет неоспоримое право на неподчинение и сопротивление большинству, когда нарушаются его кровные, базовые права. Советские диссиденты имели полное моральное право нарушать советские законы, распространяя запрещенную литературу, несмотря на одобрение большинством цензуры и идеологических запретов. Это право на сопротивление насилию. Но вправе ли меньшинство само прибегать к насилию, принуждать большинство?
Когда страна создает прямую угрозу одобряемому большинством других стран международному порядку, захватывает чужую территорию или лишает соседа независимости, международное сообщество вправе принудить такую страну силой вернуться к общепринятым нормам. Даже если подавляющее большинство населения этой страны категорически против. Но это дело именно международного сообщества, а не внутренней оппозиции. Внутренняя оппозиция может ему лишь помогать. Как часть "международного большинства".
Если диктатура даже и при поддержке большинства не только попирает свободу слова и собраний, но и совершает массовые убийства, международное сообщество вправе свергнуть такую диктатуру, в том числе и путем интервенции. Но оккупационная администрация должна в как можно более короткий срок передать власть тем, кого изберет народ этой страны на свободных выборах.
Власть может оказаться в руках заведомого политического меньшинства в условиях развала государства, когда возникает "неопределенность легитимности". Тогда высшей легитимностью становится "легитимность баррикад", дающая революционному правительству право предпринять ряд экстренных мер, не спрашивая согласия большинства. Но срок действия такой легитимности тоже крайне ограничен. Историческое преступление большевиков состоит не в том, что они захватили власть в октябре 1917 года в условиях крайне неопределенной легитимности, а в том, что они отказались передать власть Учредительному собранию в январе 1918 года.
А дальше прошедшие тюрьмы, каторги и ссылки революционеры забыли емкое зековское понятие "впадлу". И согласились сами стать тюремщиками своего народа. И гибель большинства из них от рук других тюремщиков была закономерна. Очень хочется, чтобы современная либеральная интеллигенция твердо для себя решила: мы никогда не встанем на вышки охранниками. Чтобы она не забывала старое доброе зековское слово.
