Он никак не должен был доехать до 1950-х. Белый, вражина, первопоходник. Ледяной поход 1918 года. Воевал в Добровольческой армии, от чего всю жизнь тряслись руки (контузия, тремор). Штурмовал красных в Екатеринодаре. Мог быть взят в 1930-х, как другие пишущие, в Ленинграде, в доме писателей на канале Грибоедова, 9. Но не взят. Обязан был погибнуть в блокаде Ленинграда. Не хотел уезжать. Но очнулся в теплейшем Сталинабаде (Душанбе). Крещеный еврей - обязан был стать космополитом. Но не стал. Обруган, но не забран.
Враг, самый настоящий враг – но обласкан золочеными побрякушками. Запрещен – но допущен.
Евгений Шварц?
Это он о себе - выдаю "внимательному наблюдателю главное свое свойство – слабость". Это о себе – "…слабость: желание ладить со всеми. Под этим кроется вторая, основная: страх боли, жажда спокойствия, равновесия, неподвижности".
Это он, написавший "Дракон" о драконах в Сталинабаде, пьесу, немедленно снятую после показа в Москве в 1944 г. Она вновь пришла в мир только после смерти автора.
"Я же их, любезный мой, лично покалечил… Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет. А душу разорвешь — станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души".
Как он пробрался через 30-е – 40-е, чтобы спокойно умереть в постели?
Как обошел случайности, чтобы уцелеть?
В какой прогалине случилось так, что самое чистое зерно осталось на столе, когда всё зерно смахнули со стола?
Это ведь он пишет:
1937 г.: "…Начиная с весны разразилась гроза, и пошла все кругом крушить, и невозможно было понять, кого убьет следующий удар молнии. И никто не убегал и не прятался. Человек, знающий за собой вину, понимает, как вести себя: уголовник добывает подложный паспорт, бежит в другой город. А будущие враги народа, не двигаясь, ждали удара страшной антихристовой печати. Они чуяли кровь, как быки на бойне, чуяли, что печать "враг народа" пришибает всех без отбора, любого, — и стояли на месте, покорно, как быки, подставляя голову. Как бежать, не зная за собой вины? Как держаться на допросах? И люди гибли, как в бреду, признаваясь в неслыханных преступлениях: в шпионаже, в диверсиях, в терроре, во вредительстве. И исчезали без следа, а за ними высылали жен и детей, целые семьи. Нет, этого еще никто не переживал за всю свою жизнь, никто не засыпал и не просыпался с чувством невиданной, ни на что не похожей беды, обрушившейся на страну. Нет ничего более косного, чем быт. Мы жили внешне как прежде. Устраивались вечера в Доме писателей. Мы ели и пили. И смеялись. По рабскому положению, смеялись и над бедой всеобщей — а что мы еще могли сделать? Любовь оставалась любовью, жизнь жизнью, но каждый миг был пропитан ужасом. И угрозой позора. Наш Котов (комендант дома) совсем замер, будто часовой на карауле при арестованных или обреченных аресту, — в конце концов, разница была только в сроках. Он отворачивался при встречах, словно боясь унизить себя общением с жильцами — врагами…
…Затем пронеслись зловещие слухи о том, что замерший в суровости своей комендант надстройки тайно собрал домработниц и объяснил им, какую опасность для государства представляют их наниматели. Тем, кто успешно разоблачит врагов, обещал Котов будто бы постоянную прописку и комнату в освободившейся квартире. Было это или не было, но все домработницы передавали друг другу историю о счастливицах, уже получивших за свои заслуги жилплощадь. И каждый день узнавали мы об исчезновении…".
Он не узнал о своем исчезновении.
Он и не исчезал.
Это может быть случайностью в стотысячных долях. Или не определимыми сейчас свойствами характера. Когда прошли первые холода, в саду все равно остается еще что-то, в чем есть движение, потому что этой пропасти холода невозможно исчерпать всё.
Или же все-таки есть сила, которой он отодвигал от себя стены и клетки, приводя мир в баланс, подальше от себя?
Природа этой силы неизвестна, и никто не знает, есть ли она, называясь силой духа, или присутствием духа, или просто духом, удерживающим угрозы и их чудовищные тела на расстоянии.
Возможно, эта сила есть, потому что уцелеть ему было невозможно.
! Орфография и стилистика автора сохранены
