Все рассуждения о преодолении Россией (имеется в виду российская, наиболее вестернизированная часть федерации) тоталитарного или деспотического наследия останутся неочевидным толчением политологической воды в ступе. То, что мы называем тоталитаризмом — это будни средневековья. Просто мы избаловались, надышавшись гуманизмом и прогрессизмом энциклопедистов и их продолжателей.
Есть, конечно, нюансы. Коммунизм и исламистский революционизм — это провал в архаизацию социума, который не смог вырваться из традиционализма, несмотря на все модернизационные усилия. Именно поэтому исламизм следует уподоблять не фашизму как это сделал президент Буш-мл., а большевизму и маоизму. Другое дело, что он был скован американской традицией, в которой именно Гитлер, а не Ленин, Сталин и Мао стал символом архизла.
А вот фашизм и нацизм — это, напротив, "удар средневековьем" по социуму, уже развившем современные демократические институты. И именно потому, что консервативный истеблишмент пугался того, что эти институты дадут возможность придти к власти их левым оппонентам.
Поэтому если рассматривать тоталитаризм как новое переиздание средневековья, то ранние романы Тополя и Незнанского — это по сюжету такие же "Три мушкетёра", только посвящённые борьбе честных и самоотверженных следователей Генеральной прокуратуры (мушкетёров) с "гвардейцами кардинала" — продажными и беспредельными ментами и коварными комитетчиками, так и норовящими устроить заговор или переворот; с благодушным королём — Брежневым, коварным кардиналом — каким-нибудь зловещим членом Политбюро, готовящим сталинизацию и прочее...
То, что мы полагаем признаками тоталитарной реставрации — это постоянное соскальзывание российского социума к традиционалистским моделям. Для традиционалистского социума сословная монархия и клерикализация — это норма. Точно также как империя — это нормальный способ политической организации локальной цивилизации (субэйкумены), находящейся в фазе традиционализма. Позднее переход к модернити решит её судьбу — станет ли она демократической федерацией (как США или Индия) или конгломератом национальных государств, подобно Арабскому миру, Латинской Америке или Европе.
Именно поэтому видится, что Россия как бы кружит на одном и том же месте, хотя на самом деле она каждый раз пробует альтернативную версию своей истории.
Например, большевизм был очень странным сочетанием сценария, когда бы русская вера (православие) обрела бы динамику и универсализм ислама периода Халифата, а Русская церковь взяла бы вверх над государством подобно Римской церкви... Сталинизм же — это решение задач взрывной модернизации Петра I и создание Европейкой империи, однако методами Иоанна IV и с идеологией, напоминающей мессианизм и изоляционизм Святой Руси.
Проблема в том, что Русская субцивилизация, как и Японская, Корейская, Индостанская, Латиноамериканская, Китайская не способна модернизироваться исключительно вследствие внутренних процессов, обязательно нужно влияние центров имманентной модернизации — Западная Европа и Северная Америка и реформы, инициируемые либеральным (в хорошем смысле слова) истеблишментом.
В ином случае внутренние тенденции исторического циклизма постоянно будут воспроизводить модели традиционалистского общества, т.е. возвращать декоративную федерацию к апробированным имперским моделям, а декоративную демократию — к сословной монархии.
В обществе, имеющем заметную компоненту традиционализма (архаики), постоянно будет стремление воссоздать господствующую церковь. И если непосредственно у церкви для этого не будет хватать социокультурных ресурсов, в квазицеркви превращаются идеологизированные партии власти. В таком обществе монопольно правящий бюрократический (или олигархо-бюрократический) слой превращается в псевдофеодальное сословие. Там, где процессы создания демократических институтов зашли (или были затащены) достаточно далеко, как например, в послевоенной Италии и Японии, где консервативно-модернизационная партии были у власти свыше сорока лет, такая номенклатуризация принимает вид формирование политической мафии. Сходные процессы происходили и в США, но там выручала двухпартийность, поэтому мафиозно-номенклатурные режимы возникали только на уровне штатов и крупных городов, где власть "традиционно" десятилетиями была в руках одной партии.
При этом роль церкви временно может поручаться и привилегированному слою творческой интеллигенции, который потом, по мере восстановления влияния настоящего клерикализма, лишается этой почётной роли.
Поэтому уже целый век борьба за демократию — это именно противодействие превращение партий в господствующие церкви и истеблишмента — в "дворянство".
Выводом из всего этого является то, что в России (Российской части федерации) действительно весьма вероятным является установление нового авторитаризма и в послепутинистский период. И это совершенно не связано ни с личностью вождя перемен, ни с ситуационной необходимостью применять революционно-диктаторские методы, а именно с возвращением пружины "традиционных" социальных практик и ритуалов, после временного подъёма протестно-демократической волны.
В начале же перемен никакой персоналистской диктатуры можно не опасаться: даже если революционный вождь и его политическая коалиция получат на первых (т.н. "учредительных") президентских и парламентских выборах "харизматическое" большинство, то созданные на негативе альянсы скоро распадутся, и дежурной темой всех политиков и политиканов станет "предотвращение диктаторских поползновений" господина N. Всё это мы уже видели в 1991-99 годах. А перед этим в середине 20-х, когда шла борьба с "вождизмом" Троцкого.
И ещё. В самом начале все власти будут выбираться — будут уличные, районные, городские советы-митинги... Именно как реакция на это и приходит порыв к бонапартизму — к порядку твёрдой рукой...
Интеллигенты, которые до этого стенали о пропаже плюрализма, как по команде начинают стенать о необходимости единства и недопустимости расколов и хаоса... Вот это и есть самый ответственный момент, когда начинается скольжение к единоличной диктатуре, и именно тогда обществу надо будет срочно предпринимать профилактические меры. Но какой-то временной зазор история отпустит и можно будет успеть... В конце концов, каждый правящий слой (чтобы не поминать слово элита) ловится на тиранию один раз, а второго шанса у правителя не бывает. После ужасов Иоанна IV и опал Годунова — уже при Шуйском стало невозможно казнить боярина без приговора боярской Думы. Перетерпев бироновщину, от Павла Петровича не снесли и малой толики... Третий разгон Думы не позволили Николаю Александровичу. Вкатились с разбега антикрестьянских и антиинтеллигентских кампаний в 1937 год, но повтор в 1953 году допущен не был...
Поэтому ещё и ещё раз: отечественные авторитаризм, деспотизм, сословность и имперство — это не следствие качеств правителя или населения, а результат погружения социума в традиционализм, из которого, условно говоря, вытащен лишь нос, и для которого такие социально-исторические алгоритмы — естественны. Другое дело, что понимая это, правители, политики, эксперты, избиратели, должны прикладывать огромные усилия для преодоления и нейтрализации этого.
И тут перед преобразователями (революционерами или реформаторами) встаёт тяжелейший и ответственнейший выбор — использование социальной архаики для борьбы с ней же или преодоление её любой ценой. Например, и сословный абсолютизм, и сословно-представительская монархия для XX века — архаика. И большевики использовали для разрушения архаического для тогдашней передовой Европы сословного строя (никакая Февральская революция дворянского доминирования в истеблишменте не отменяла) куда более глубокий уровень архаизации — вождизм, военную демократию, т.е. Советы. Когда Горбачёв захотел выстроить "просвещённый абсолютизм", то для нейтрализации влияния надгосударственной "партии-церкви" и партийного "олигархизма", он, подобно европейским монархам, использовал обращение к сословно-представительским институтам, сделав центром политической жизни не ЦК КПСС, а Съезд народных депутатов — эту пародию на кортесы, или, если угодно, на Земские соборы.
Но есть и более успешные варианты. Так, для обеспечения социальной стабильности в послевоенной Японии её фактический военный диктатор генерал Макартур обеспечил появление института пожизненного найма, что очень походило на крепостничество, но избавило страну от "веймарского" полевения. Замысел Макартура создать в Стране восходящего солнца американскую бипартийную систему провалился, когда предназначенные для конкуренции Либеральная и Демократическая партии предпочли монолитное единство (у нас это произошло с объединением в 2001 году партий, задуманных как противовесы — блока "Единства" и блока "Отечество — вся Россия") и почти полувековое нахождение у власти. Но зато в Японии возникло новое — политическое "дворянство" (та самая номеклатуризация), вытеснившая самураев, а сверхмощная бюрократия подчинила гигантские корпорации.
Вынужденной архаизацией стала и федерализация Западной Германии, из которой дважды делали некую республиканскую пародию на союз королевств и княжеств (курфюршеств), в то время как сопоставимые по населению и территории Британия, Франция и Италия были вполне унитарными государствами.
Поэтому в самой идее использовать одни традиционалистские институты и стереотипы против других, исторически куда более опасных, нет предательства принципов свободы и демократии. Всё зависит только от вменяемости социума и ответственности политического класса. Но такая стратегия — действительно филигранная игра.
Но можно встать на путь последовательного демонтажа всех архаических институтов и войны с традиционализмом, как это, например, делали Александр Николаевич и Столыпин. Да, и, пожалуй, Кеннеди.
Примечание. В Библии, на языке оригинала Бегемот — превосходная степень (в виде множественного числа) слова, означающего греческий эквивалент Завроса (Зверюга), т.е. Монстрище. Напарник по играм Левиафана. Под сенью струй...
