В блестящих "Хищных вещах века" Мэтров (братьев Стругацких), во многом предвосхитивших послеавгустовский российский социум, всё начинается с того, что объединённое человечество научилась давать коллективный отпор тем, кто в этой же повести названы "микрогитлерами".
Дело в том, что общество "курортного городка" – это общество рыночное плюралистическое и языческое (т.е. не имеющее никаких моральных принципов и ценностей, кроме секулярного интеллигентского стоицизма).
54 года назад Мэтры, не видевшие Запада, смоделировали уютный и процветающий квазизападный социум, исходя только из советского "закулисья" финала хрущевизма, но перенесённого в демократический капитализм (что и произошло спустя 27 лет). И заодно предсказали западную "психоделическую революцию" и левацкий терроризм, когда, если развить тему "Вещей", радикальная интеллигенция провоцирует агрессию общества против себя, чтобы хоть так вывести его из блаженно-жвачного состояния "постчудесной"[1] эпохи...
Здесь я должен извиниться перед читателями за использование мною таких странно звучащих терминов как "Стрела Аримана", "зеркало судьбы" и прочие "вихри". Разумеется, это художественные обозначения вполне реальных социально-исторических процессов.
Начну приводить примеры издалека. В двадцатые-тридцатые годы СССР вовсю проповедовал идею "коллективной безопасности" (все – бьют агрессора) и порицал бессилие Лиги наций. На этом пропагандистски была построена вся дипломатия Литвинова. Тайные усилия по перевооружению Германии оставались, разумеется, вне этой пропаганды. Однако заигрывание с Гитлером Запада, а потом и СССР, завершившееся Второй мировой и катастрофой 22 июня 1941 года, стало уроком для поколений. Именно поэтому Мэтры и их читатели так сочувственно принимали картину мира, в которой Совет безопасности не только выявляет новый "волновой наркотик" в ультра-потребительском "Эдемском саду", но и даёт отпор фашистским путчам и агрессивным режима.
Но и сам Запад прошёл с июня 1940 года схожую морально-политическую эволюцию, извлекая уроки из "Мюнхенского компромисса"[2] сентября 1938. Поэтому в 1950 году силы ООН были направлены в Корею – останавливать коммунистическую агрессию, в 1956 – США и СССР совместно вынудили Англию, Францию и Израиль уйти из Египта, а в 1960 – направили силы ООН в Конго, где до этого в Катанге разыграли "крымско-донбасский" сценарий, только "вежливыми людьми" тогда были бельгийские парашютисты и белые наёмники.
Одновременно восточноевропейские антикоммунистические выступления (Восточная Германия – 1953, Венгрия – 1956, Чехословакия – 1968, Польша – 1970 и 80-81) полностью дискредитировали "ялтинско-потсдамскую" систему раздела Европы.
Таким образом, и на демократическом Западе, и среди советской демократической интеллигенции сформировались чёткие представления о необходимости противостояния агрессии и империализму. В этом смысле демагогическая "литвиновская" дипломатия, приконченная "молотовским" Пактом, одержала пусть посмертную, но блестящую победу.
Но что произошло в это время с российским государством? Начиная с февраля 2007 года, с путинской "мюнхенской речи", и уже совсем в припрыжку с марта 2014, Эрэфия не просто двинулась по пути "геополитического одиночества" (и сегодня уже почти достигла его во всей полноте), но в основу своей государственной доктрины положило именно то, что так осуждалось ранее – и демагогически, при Сталине и его преемниках, и довольно искренне – в перестройку: право на "империум" (на зону геополитического контроля в виде большей части СНГ) и право на одностороннюю перекройку границ. Такая смена идеологем на свой собственный "негатив" есть проявление базового закона социокультурной инверсии (работы А.С. Ахиезера, Ю.Н. Афанасьева, И.М. Клямкина, А.А. Пелипенко и И.Г. Яковенко).
Одновременно инверсию претерпели и советские, имперско-архаичные в свой основе, установки на аскезу (уравнительную справедливость и достоинства бедности), коллективизм (общинность), интернационализм (космополитизм для бедных) и на "проектность" социума, т.е. обязательность существования государства и общества высшей цели. Реакций на эту инверсию и стала мощнейшая неосталинистская реакция, а формами её реализации стала атомизация, дегуманизация и фашизация общества.
Это и есть то, что я называю "зеркала судьбы" – социум вдруг увидел, что он стал собственной антиутопией прошлого. Превратившись в старосоветские, часто карикатурные, изображения досоветской России и Запада. Как это, например, было у Николая Носова в "Незнайке на Луне" [сперва набрал "в "Изнанке на Луне"]. И в этом момент, когда Россия уже окончательно стала превращаться в смесь думской монархии с ранним гитлеризмом, её ударила "Стрела Аримана" (в трактовке И.А. Ефремова: закон самовозрастания исторического зла, тенденция поражённого дегуманизацией социума превращать в пагубное любое даже изначально благое начинание).
Но тут выяснилось, что благодаря предыдущим историческим усилиям в западной политике и в западном самосознании накоплен изрядный потенциал антифашизма, антиимпериализма, антиколониализма, антидеспотизма. Поэтому путинистский сталиногитлеризм и встречает отпор от уже имеющихся в западной традиции культурных "антител".
И это очень важно, поскольку в середине 70-х в противовес советчине культивировался только архаический политический консерватизм: монархистско-клерикальные установки "Серебряного века" и "романтического" этнонационализма, западный "консервативный революционаризм" и тот извод империализма Рузвельта-старшего, что обозначается у нас как "либерал-фашизм"[3].
Поэтому социально-исторический механизм "кармы" несложен. Некое государство, община, движение продуцируют в своих целях определённый набор ценностей и принципов, которые она считает позитивными и внедрение которых необходимым (выгодным) для себя. Когда же инверсия превращает её в собственную идеологическую противоположность, она получает "отпор" от ею же созданного контекста. Как это было с фашизирующейся Россией, встретившейся с ею же десятилетиями культивируемыми антифашизмом и античёрносотенством, показано выше.
Если приводить другие аналогии, то первохристианство стало отражением и развитием раввинско-"фарисейской" критики иерархии правящих коэнов (священников) Иерусалимского Храма. "Ереси" и Реформация стали "возвращением" церкви её критики лицемерия и коррупции "жреческих" цивилизаций.
Социализм XIX века (как раз 170 лет "Манифесту" и "Европейской весне") стал историческим возмездием за отход "дарвинистского" либерализма от идеалов либерализма "масонского".
Но вернёмся в наше время. Мы видим, что принятые в посткоммунистических и в постсоветских странах доктрины "оккупации" (в Ельцинской России был в ходу термин "эксперимент") помогли проигнорировать проблему искоренения в социуме имманентных тоталитарных тенденций.
В результате в государствах, проведших семантическую декоммунизацию, вновь стали превалировать тенденции к авторитаризму и такой степени отчуждения правящего слоя от общества, что этот слой вновь сложился в монополизирующую власть номенклатуру.
По технократическому брежневизму ударили ностальгическим клерикализмом и лубочной национальной квазиархаикой, и немедленно получили власть "Андропова с томиком Солженицына". Точно также, как 90 лет назад получили власть "Чингисхана с телеграфом", как называл Сталина Бухарин. Только у этого Чингисхана подмышкой был вульгаризированный тем же Бухариным марксизм...
И теперь обещанное – про "вихри". Я совершенно не оспариваю как удобную для грубого моделирования "марксистскую" рабочую схему взаимодействия "базис-настройка". Я только меняю их местами (как Маркс – тезисы Гегеля): "базой" является общая социокультурная динамика локальной цивилизации (или их взаимосвязанной системы, как это имеет место с западными культурами), переживающей один исторический фазовый переход за другим, а "надстройкой" – те конкретные социально-экономические институции и ценности, которые создаются и трансформируются в процессе этих переходов. Политические же и духовные процессы – это уже "надстройка второго порядка".
Условно говоря, сперва крах "дворцово-жреческой" (псевдоантичной) цивилизации Петербургского периода вынуждает к появлению квазикатолического проекта, и только потом большевизм становится формой его воплощения в качестве <псевдо->Империи-Церкви. А уже эта Империоцерковь отливается в виде сталинского московского неовизантизма. Затем же следует четырёхтактовая "реформация" в виде оттепели, перестройки, раннего путинизма и мальцевско-навальнианского революционизма.
Фазовые переходы сопровождаются появлением парно-симметричных "вихрей", поляризующих все политико-идеологические направления. Поэтому деятелей и движения расталкивает и ссорит то, чему они не могут противостоять.
Они могут быть адекватны выпавшим им ролям, они могут вести себя стратегически продуманы или тактически умело (а могут – всё время ошибаться) – как противники большевиков в 1917-19 годах или как защитники СССР и КПСС в 1989-93 годах. Они также могут стараться быть благородными или пускаться во всё тяжкое. Всё это – только флуктуации. И неадекватного вытесняет адекватный... Как Врангель – Деникина и Колчака.
Но и в этой "вихревой поляризации" нет мистицизма. И тут мы должны вновь вспомнить марксистские рассуждения о классовых силах и интересов.
В неосталинистском лагере разделение идёт по вполне понятному признаку. Одни считают, что тоталитарный (в их терминах "патриотический") потенциал путинизма может быть направлен на создание "изборского" (разумеется, в честь Клуба) государства, с "химическим" замещением Силуанова Глазьевым, Шойгу – Баранцом... Но другие убеждены, что путинизм – это компрадорско-олигархический режим, целиком подлежащий "диалектическому снятию" и заменой революционной хунтой.
Понятно, что первые выражают классовые интересы среднего "номенклатурного" (аппаратно-предпринимательского) слоя, а вторые – низшего, совсем уже маргинального.
В демократическом лагере поляризация идёт по линии Навальный и остальные. На роль главного "остального" не подошли ни Явлинский, ни Ходорковский и старательно протежируемый им Гудков-сын. Теперь знаменосцем (но и только), в смысле маркером, этого "полюса" стала Собчак.
Смысл раскола и здесь вполне понятен.
Собчаковцы ("русские европейцы" Ходорковского) за возвращение к власти деятелей по типу ельцинских реформаторов (просвещённый "недоолигархат" и либерально-западническая бюрократия), и попытка пройти политическую эволюцию 1999-2000 годов альтернативно: от олигархическо-номенклатурного плюрализма не к путинскому "бонапартизму", а к такому респектабельному парламентаризму левых Ильи Пономарёва и Сергея Удальцова и правых Владимира Рыжкова и Андрея Нечаева. Ремчуковы, авены и зимины, а не усмановы, малофеевы и пригожины...
Совсем иное дело стан навальнианцев. Это пока не рассыпавшийся на Жиронду и якобинцев "Клуб кордельеров", куда более радикальное движение "рассерженного" нового среднего класса и молодой "полулевой" интеллигенции. Это те, кто хочет сам стать демократической властью, а не заменить злобную, разложившуюся и невменяемую власть на добренькую и приличненькую элиту.
4 года назад эту массу мог повести Гиркин, но он сделал ставку на антизападническое имперство, а логика истории уже вела Россию к сугубо национальному государству, и в украинских революционерах оппозиционная демократическая общественность категорически отказывалась видеть своих врагов. Как это было в итальянских и германских землях 220 лет назад. Социум влечёт к завершению антифеодальной революции 1991 года, а не к очередному витку псевдофеодализма...
Вот и вся подоплёка разделяющихся цивилизационных вихрей...
[1] После Западноевропейского Экономического чуда, начавшегося с середины 50-х
[2] Скажем, однако, честно, на тот момент у Англии почти не было военной авиации (лорд Бивербрук только после кризиса получил финансирование для запуска в серию современных моделей, но зато каких!), а французы воевать за право 7 млн. чехов командовать 3 млн. немцев категорически не хотели.
[3] 120 лет назад другого, не "дарвинистского", либерализма почти не было. Даже небольшие смещения в сторону демократических и общегуманистических ценностей уже считали "социализмом".
