Игорь Яковенко обратил внимание на тот факт, что в современном русском политическом сленге слово "левак" как уничижительное прозвище носителей левых взглядов общераспространенно, а вот слово "правак" отсутствует. Нет в современном русском политическом сленге уничижительного прозвища для людей с правым мировоззрением. Об этом Игорь Яковенко пишет в статье "Леваки" и "праваки" (о причинах старческой болезни "правизны" в русскоговорящем мире)". В свое время покойный ныне Евгений Ихлов писал о "детской болезни правизны в либерализме". В обоих случаях очевиден отсыл к работе Ленина "Детская болезнь левизны в коммунизме".
Но обо всем по порядку. Язык может многое рассказать нам о состоянии общественного сознания. И данный факт камня на камне не оставляет от весьма распространенного мифа о том, что Россия — ментально левая страна.
Я говорю не только о сравнительно небольшой политизированной части нашего общества, о которой в основном и пишет Игорь Яковенко. Это же относится и к пресловутому "глубинному народу". Несомненный признак левизны — критическое отношение к криминальной приватизации 90-х годов. Да, наш "глубинный народ" не любит богатых и ругает их на кухнях. Но сколь бы ни была усечена наша "демократия", если бы он по-настоящему захотел раскулачить горстку бенефициаров залоговых аукционов, он бы нашел способ избрать в Думу такое большинство, которое это бы сделало.
И совсем не обязательно — заскорузлых сталинюг, ностальгирующих по "совку". При желании (опять-таки — при желании) на российском политическом рынке можно было найти вполне современных левых европейского типа. Вот только наш "глубинный народ" их почему-то не покупает. На сложившуюся новую общественную иерархию не посягает. Ограничивается кухонным брюзжанием. И с какого боку он левый?
Игорь Яковенко — один из немногих отечественных либерально-демократических публицистов, кто свободен от общераспространенных в либеральной среде штампов и стереотипов в отношении левых. Штампов и стереотипов, сводящихся к тому, что левизна — это стремление подавить свободу личности и подчинить ее некоей общности (коллективу, государству и т.д.). При такой классификации самыми левыми политиками в истории оказались бы император Цинь Шихуанди и фараон Хефрен. В отличие от наших записных критиков "левачества", Игорь Яковенко очень точно определяет ядро системы ценностей левых. Это защита слабых, "униженных и оскорбленных". Быть левым — это значит быть на стороне угнетенных, подавляемых. Это значит — быть против тех, кто угнетает и подавляет, будь то частнособственническая олигархия, государственная бюрократия или собратья по малой социальной группе.
Более того, Игорь Яковенко высказывает мысль, которая в глазах российской праволиберальной публики является откровенной крамолой. Он напрямую связывает левую политико-идеологическую традицию с ценностями гуманизма. "Как? — воскликнет негодующий отечественный праволиберал. — Вы забыли, какие чудовищные жестокости были совершены под левыми лозунгами большевиками и прочими коммунистами?"
Дело даже не в том, что праволибералы склонны забывать, какие чудовищные жестокости были совершены под правыми лозунгами только за последние несколько столетий. Я никому не рекомендую ни с кем мериться совершенными жестокостями. Это контрпродуктивно и, в общем, безнравственно, ибо никакая жестокость одних не может служить оправданием жестокости других.
В данном контексте важнее другое. Праволибералы склонны застенчиво забывать собственное политико-идеологическое происхождение. Они совсем не хотят помнить о том, что именно носители либеральных идей и либеральной программы преобразований феодально-абсолютистских порядков исторически были первыми, кого стали называть "левыми".
Термины "левые" и "правые" имеют точно известную дату рождения — 11 сентября 1789 года. Французское революционное Учредительное собрание разрабатывало первую Конституцию страны. Обсуждался вопрос, наделять ли короля правом накладывать вето на законы, принятые парламентом. Сторонники королевского вето расселись справа от председателя, противники — слева. А с легкой руки ушлых журналюг названия "левые" и "правые" вскоре стали обозначать позицию общественных деятелей по всей совокупности вопросов актуальной политической повестки.
Если ты хочешь сохранить как можно больше от неограниченной монархии, сословно-корпоративного строя, привилегированного положения и доминирования землевладельческой аристократии, если ты хочешь, чтобы это все по-прежнему скрепляли "скрепы" церковного контроля над жизнью общества и цензуры — ты правый. Если ты хочешь конституционного, представительного (парламентского) правления, свободы слова и печати, отделения церкви от государства, гражданского равенства, слома сословно-корпоративных перегородок и предоставления каждому возможности выбирать свою жизненную стратегию — ты левый.
В начале XIX века левых стали называть либералами, а правых — консерваторами. Чуть позже на политическую арену вышло мощное социалистическое идейно-политическое течение, занявшее место левее либералов. К тому времени в европейской политике уже стихийно сложилась шкала степени "левизны" и "правизны". Степень левизны определялась тем, насколько далеко ты идешь в требованиях равенства между людьми. Социалисты в этом шли дальше либералов. Предлагаемое либералами равенство перед законом казалось им недостаточным. Они желали дополнить его равенством материальных возможностей. То есть имущественным равенством.
Оказалось, что придуманная газетчиками шкала политических измерений удобна и подходит практически к любой актуальной повестке. Ее можно легко экстраполировать в прошлое, когда и слов-то таких не знали. Ведь совершенно понятно, почему "индепенденты" Кромвеля левее "пресвитериан", а "левеллеры" Лильберна левее "индепендентов" Кромвеля.
Я прошу прощения у читателей за этот длинный ликбез. Я счел его необходимым из-за уже упомянутого мною упорного нежелания праволибералов помнить свое родство. Помнить, что либерализм и социализм являются двумя идеологиями "европейской модернизации". Что они растут из одного корня — философии Ренессанса и Просвещения. Так называемой "религии прогресса и разума", провозгласившей благо человека высшей ценностью. Спор между либералами и социалистами — это лишь спор о методах его достижения, как бы ни были существенны их разногласия по вопросу о частной собственности и рынке.
Иное дело — консерватизм. Он стоит отдельно. Он восходит к доренессансной философии традиционного, феодального общества. И он не признает благо человека высшей ценностью. Ведь если свести смысл жизни к увеличению человеческого комфорта, общество останется без "скреп". Человеку нельзя позволять следовать его естественным влечениям, ведь он слаб, неразумен и порочен. Свободу людям можно давать лишь в ограниченных дозах, и то в разных. Ведь люди не одинаковы от природы, поэтому и в правах они не должны быть равны. Людям нужна узда в виде непререкаемой власти, не зависящей от их желаний. И находящейся в руках мудрой элиты. Откуда эта элита взялась, кто ее установил? Так исторически сложилось. Кто надо, тот и установил. Не нами установлено — не нам и менять.
В этом суть правой идеологии. Идеологии социального превосходства и социального доминирования. Идеологии господ или тех, кто мечтает стать господами. Идеологии человека на лошади, для которого пеший пахарь — не партнер, а пища. "Овца", которую он будет, пока может, стричь, а потом просто съест.
Как и другие политико-идеологические течения, консерватизм со временем трансформировался. Уже к концу XIX века в нем выделилось умеренное крыло, которое признало политические свободы, конституционализм, парламентаризм, правовое равенство и даже всеобщее избирательное право. Признало оно и необходимость активной социальной политики, сглаживающей контрасты богатства и нищеты. И в этом была историческая победа левых, модернизационных идеологий либерализма и социализма. Под влиянием их идей мир неудержимо менялся в намеченную ими сторону. Менялись даже противники этих перемен. Приспосабливались к новым реалиям.
В середине XX века между основными идейно-политическими течениями Запада как слева, так и справа был достигнут "большой демократический консенсус" по базовым вопросам политики и экономики. Вне его остались лишь маргиналы с обеих сторон. Расхождения программ главных (системных) партий теперь касались скорее вопросов "тонкой настройки". Это был исторический компромисс между приверженцами ценностей традиционализма и приверженцами ценностей эмансипации при ведущей роли последних.
Результаты этого компромисса впечатляли. За несколько десятилетий западное общество было глубоко реформировано. Капиталистическая эксплуатация смягчилась, гуманизировалась, была ограничена нормами права. Ни одной цивилизации в истории не удавалось обеспечить столь высокий уровень свободы и одновременно защищенности (как правовой, так и социальной) человеческой личности. Нигде еще столь значительной части общества не были предоставлены столь широкие возможности социального роста и самореализации. Никогда еще не был в такой степени снижен уровень насилия и жестокости.
Ни одной цивилизации не удалось в такой степени реализовать левые мечты о "добром обществе", основанном на эмпатии, солидарности и взаимопомощи. Нигде не удавалось до такой степени смягчить преследовавшую род человеческий на протяжении всего его исторического пути борьбу за доминирование. Ее не удалось устранить полностью. Наверное, ее полное устранение — утопия.
Но современное западное общество — это именно максимально возможная на сегодня степень воплощения в жизнь левой утопии.
Исторический компромисс левых и правых на Западе доказал свою плодотворность. И породил эйфорию, позволившую некоторым мыслителям заговорить о "конце истории". Но плодотворность компромисса вовсе не означала исчезновения противоречий. Точка максимального успеха одновременно является и началом упадка. Триумф западных левых обернулся все более углубляющимся уже более тридцати лет кризисом левой идеологии. Кризисом, который Игорь Яковенко жестко называет "деградацией левых ценностей". Именно тогда правые напористо оспорили условия когда-то достигнутого компромисса.
Игорь Яковенко начал чрезвычайно важный разговор о причинах глобального кризиса левой идеологии и левых движений в современном мире. Не только в России. И по большому счету это значительно важнее, чем обсуждать очередное свинство путинского Кремля. Если мы хотим сохранить достижения цивилизации, мы должны этот разговор продолжить. Мы должны разобраться. Этому будет посвящена вторая часть моей статьи.
